Сайт общественно-политической газеты Усть-Лабинского района Краснодарского края "СН" (12+). Адрес редакции: г. Усть-Лабинск, ул. Ленина, 29.
С творчеством Шагарова читатели «Сельской нови» знакомы давно. Впервые эти стихи районка опубликовала еще в конце 1970-х. В 1985 году вышла большая подборка произведений поэта.
Александра Шагарова тогда представили, как активного участника литературной группы при редакции «СН». Дружил с местными авторами, особо тепло общался с журналистом Сергеем Пузановым. Он был в своей среде. Тонкий, интеллигентный, с таким редким сегодня качеством, как тактичность, Александр Павлович поражал и энциклопедичностью познаний, и умением общаться на равных даже с ребенком. Дипломированный лингвист, он блестяще знал французский, в трудные времена не гнушался любой работы. Пришлось трудиться даже кочегаром. Это потом были уроки иностранного языка в школе, преподавание НВП и ОБЖ.
На волне интереса к истории и прошлому Шагаров вступил в ряды казачества. Считайте, зов крови.
10 февраля 1996-го на второй полосе районки выходит обращение правления казачьего общества «Равнодушие поощряет преступников». Процитирую часть заметки: «В одно февральское утро после торжественного построения состоялся круг казаков городского казачьего общества, на котором атаман Екатеринодарского отдела, правление городского общества награждали казачьих активистов за их деятельность в канун трехсотлетия зарождения казачества на Кубани. Среди награжденных был и подъесаул Шагаров. По профессии – учитель, по жизни – добродушный, отзывчивый человек, хороший семьянин, отец троих детей. Когда зачитывали список, Александр Павлович уже был в морге. Его тело обнаружили утром, изуродованного, с множественными травмами, ограбленного – сняли куртку, шапку. А ведь произошло это не где-то в безлюдном месте, а на одной из густонаселенных улиц города. Шагаров шел с дежурства на школьном вечере. Вся прилегающая территория вытоптана, в крови, кирпичи со следами крови. До смерти избитый человек до утра пролежал раздетый на десятиградусном морозе. Не нашлось никого из соседей, прохожих, кто бы пришел на помощь или хотя бы сообщил в милицию».
Казаки просили откликнуться очевидцев зверской расправы. Было даже заведено уголовное дело. Но, по словам сына Александра Павловича, преступников так и не нашли. Друзья и коллеги по службе, конечно, поддержали семью, но все Шагаровы и по сей день с незаживающей раной на сердце.
Память
За ночью всегда приходит день. За осенью – зима. А за жизнью – вечность. Что я могу знать о смерти, если я жив? Что я могу знать о жизни, если я еще слишком молод? Как можно писать о войне, не побывав под пулями? Как такое возможно – чувствовать чужую боль? Разве можно заглянуть в душу совершенно незнакомого человека? Я не хочу задавать эти вопросы людям. Мне кажется, что они не дадут правильного ответа.
Это слова из предисловия к книге Александра Шагарова. Издали ее родные уже после смерти Александра Павловича.
Впереди тропа убегает вдаль.
Я иду по ней, прочь гоню печаль.
Надо мной в лучах небо светится.
На душе легко, аж не верится.
Я иду, и тень подо мной идет,
Солнце в этот час над землей встает,
Блещет радугой на траве роса.
Кто сказал, что нет веры в чудеса?
По тропе – вперед, повернуть нельзя.
И мне все равно, приведет куда.
Я доволен тем, что по ней иду
И так верю, что счастье здесь найду.
Молодые сны не летят за мной.
Я свободен, и в небо за мечтой
Устремится взгляд через все ветра.
Кто сказал, что нет веры в чудеса?
Как расскажу тебе я о своей любви,
Когда я не с тобой, когда мы далеки?
Как объяснить, что я ищу тебя в толпе?
Ведь мир такой большой, и в нем пропал твой след.
Кого же мне спросить, как отыскать мечту,
Когда не знаю сам – чего же я хочу?
Но только образ твой преследует меня.
Я жду, когда с тобой опять сведет судьба.
Я виноват кругом, и в том, что не с тобой.
Я не сказал: «Люблю» и «Будь моей женой».
И ты не стала ждать и в свой вернулась мир,
Где все сомненья вмиг исчезли словно дым.
А я не знаю, что мне делать без тебя.
Пойду с друзьями в бар и выпью там вина.
Как хмель ударит в мозг, чтобы не вспомнить все,
Я закажу себе чего-нибудь еще.
А утром я проснусь. Эх, голова болит!
И образ нежный твой передо мной стоит.
Я побегу во двор и гляну в небеса,
Увижу, как огнем горят твои глаза.
В кармане телефон уже давно молчит.
Я наберу на нем семь незнакомых цифр.
Услышу, как гудки уходят далеко,
И нежный голос твой произнесет: «Алло…»
Мне кажется, что смерть нас не найдет.
Мне кажется, что смерть о нас забудет.
И много, очень много лет пройдет,
А мы еще на этом свете будем.
Того, кто не погиб тогда в бою,
Никак не сломит время или старость.
А тем, кто не шагает здесь в строю,
Давно уже бессмертие досталось.
Мы слишком часто лили в землю кровь,
Себе окопы рыли, как могилы.
Мы не умрем, мы возродимся вновь
В стихах и песнях, книгах, кинофильмах.
Ты, смерть, уже не в силах нас забрать.
Нас не отпустит в небо справедливость.
Нас столько раз пытались убивать,
Что мы давным-давно со счету сбились.
Мне кажется, что смерть нас не найдет.
Мне кажется, что смерть о нас забудет.
Никто из нас из жизни не уйдет.
Мы в памяти людей бессмертны будем.
Сегодня все так же, как было вчера,
И один день похож на другой.
Пролетают за месяцем месяц, года,
Улетает за холодом зной.
И летит, и летит время вечно вперед,
Никому не подвластно на свете.
То, что надо – добавит, что надо – сотрет
В отпечатавшемся в душах следе.
Лишь потом мы узнаем о том, что могли
Что-то сделать. Увы, не успели.
Нам казалось вчера, будто жизнь впереди,
А сегодня она пролетела.
Любите жен и дома, и в разлуке.
Пусть будет меньше с женами разлук.
Целуйте ласковые эти руки.
Что может быть святее женских рук?
Любите жен, пусть седина струится.
И не пускайте беса под ребро.
Любовь к жене столетий не боится.
Но даже в юности все без любви старо.
Не знает пусть любовь к жене опалы.
Не знает «Не хочу и не могу».
Целуйте руки женщинам усталым.
Пусть льется радость с милых женских губ.
От гнева ль, счастья ль в мире этом,
На миг, а может на века,
Одним непризнанным поэтом
Была написана строка.
Иглой как будто тонкой шита
На белом краешке листа,
Она творцом своим забыта
В последнем ящике стола.
И что несет в себе не ясно.
Одни следы карандаша?
Или написана напрасно
Частица целого стиха?
Идут года, листок желтеет,
Немного выцвели слова.
И мы вот также все стареем,
Еще не кончив все дела.
Но вот настали дни свободы
Для постаревшего листа.
Небрежно брошен он народом
К могиле своего творца.
Не помня зла о мире этом,
На верхнем краешке листа,
У ног покойного поэта
Чернела старая строка.
Не могу найти покой,
Все кругом накрыла мгла,
Я от мира далеко,
Я смотрю в твои глаза.
В них не видно ничего,
В то же время там весь мир.
Я хочу его понять,
Но он призрачен, как дым.
На меня из глаз твоих
Жарко дышит бытие,
И какой-то странный блеск
Душу прожигает мне.
В них огонь и холод льда,
Равнодушие и страсть,
Незапятнанная честь,
А поверх – людская грязь.
Неизменно лишь одно:
В них сияет доброта.
И поэтому хочу
Я смотреть в твои глаза.
Я вызываю этот мир на бой!
Мне надоел весь этот беспредел!
Зачем жестоко поступать со мной
И с теми, с кем сдружиться я успел?
И я кричу: «Оставь в покое нас!
И дай спокойно эту жизнь прожить!
Ведь мы живем не завтра, а сейчас.
Ведь мы живем, а ты мешаешь жить!
Мне так обидно стало за друзей!
Не трогай их! Давай, ломай меня!
Ну? Я готов! Ну, что же? Я сильней!
Сильней любого и сильней тебя!
Ну, что? Не можешь? Что же ты молчишь?
Тебе, наверно, я не по зубам?
Меня уже давно ломает жизнь.
И я привык к ударам, синякам.
А этим – жить! Они тут ни при чем.
Ты им отдай любовь и доброту.
Зачем ломать? Мы только раз живем!
А ты в клочки всю изорвал мечту».
Я вызываю этот мир на бой!
Я не боюсь! Ну, выходи скорей!
А он, подлец, смеется надо мной.
А он все гнет и гнет моих друзей.
